"Нельзя говорить военному: "Я тебя понимаю", — автор книги "Бронированный разум", сержант ВСУ о ветеранах и обществе

— Сейчас именно то время, когда идеи из "Племени" могут быть полезны всем нам: тем, кто в окопах, кто собирает и везет волонтерскую помощь, тем, кто ждет возвращения домой, и тем, кто просто хочет найти путь в тени, которая выпала на долю украинцев, — говорит о книге "Племя" Себастьяна Юнгера сержант ВСУ Константин (Valde) Ульянов, автор учебника "Бронированный разум. Боевой стресс и психология экстремальных ситуаций", романов "Храм" и "Право сильного".

Своими мыслями военный делился в интервью "Телеграфу" в рамках проекта "Линия сопротивления".

Общая борьба создает племя

— Что является фактором, который создает мировоззренческую пропасть между гражданскими и военными и таким образом отрывает нас друг от друга?

— Военные переживают серьезные испытания, им было страшно, холодно, нечего было есть, на глазах умирали близкие люди. Они это проходят ради выживания народа. И если этот опыт обесценивают, возникает серьезное недопонимание.

В своей книге Юнгер говорит: для того чтобы победить гораздо большую силу, каждый борец с ней должен чувствовать, что он это делает ради высокой цели. Поэтому разница в опыте и восприятии этого опыта может поставить военного и гражданского на два разных полюса. Один человек выбрал защищать свою семью, а другой говорит, что этого делать не надо и если ты это делаешь – ты дурак. Найти здесь понимание очень сложно.

— Совместное противостояние экзистенциальной угрозе формирует социальные связи. Насколько прочна эта связь и хватит ли ее на послевоенное время, если говорить о подразделении как "племени"?

— Мы делаем общее дело для высшей цели — выживания нации. Мы не поехали в Афганистан ловить Бен Ладена – мы на своей земле. Когда ты находишься с этими людьми на войне с абсолютным злом, конечно, у вас формируется сильная связь. Больее того, когда происходит что-то страшное — взрыв и к тебе приезжает ваш пикап, вы туда прыгаете и спасаетесь, чувака за рулем всего трясет, но он все-таки приехал. И ты думаешь: спасибо, что ты приехал и не испугался, потому что у нас есть миллион людей, которые испугались не то что приехать, а вообще оказаться в Силах обороны. Это другой тип отношений, максимально релевантный тому, что понимает наш мозг.

— Израиль сохраняет достаточное чувство общности, что смягчает последствия войны в массовом масштабе. Вопреки боевым действиям уровень ПТСР в армии Израиля составляет очень малый процент. Какие уроки из израильского опыта может извлечь Украина? Что нужно, чтобы люди, которые отмежёвываются от общества, "включились"?

— Это вопрос интеллекта и культуры. Условно, чтобы ракета прилетела к этим людям и пришло понимание, что война может дойти и до них. Или это должен быть осознанный шаг: "Я хочу понимать, что чувствует этот военный или волонтер либо переселенец". Если на интеллект повлиять тяжело, то на культуру можно. Пример немцев: они не нарушают правила дорожного движения, потому что это часть их культуры. Если будет сформирована культура понимания, как живет государство и люди, то понимания будет больше.

Я не хочу, чтобы мои друзья прятались от артиллерийских обстрелов, но хочу, чтобы они понимали, почему я иногда не хочу отвечать на звонки. Я могу быть уставший, у меня может быть тоска по погибшим побратимам. И я хочу, чтобы мой друг понимал это и не обижался.

Беги или сражайся: как выдержать оккупацию или уничтожение крупных городов?

— Громкий звук – равен опасности. Критические ситуации: обстрелы, страдания, пытки сопровождаются звуком. Как минимизировать это разрушительное влияние?

— Надо изменить контекст восприятия. Звук ассоциирован с реальной опасностью, как, например, мина – когда подлетает, она свистит, потом разрывается. Ты понимаешь, что можешь от этого звука умереть. Это создает ассоциативную связь между звуком и реакцией на опасность. Для солдат, которые очень часто сталкивались с близким огневым контактом, звук выстрела или винтовки – сигнал опасности. Значит, нужно привести их на полигон, чтобы солдаты спокойно постреляли себе по картончику и изменили контекст восприятия выстрелов. Так этот звук больше не будет ассоциироваться с борьбой за жизнь.

— Как подготовиться психологически к оккупации крупных городов или их возможному уничтожению?

— Надо иметь план действий. Четкий пошаговый алгоритм: а, б, в. Относительно такой угрозы, как война, к сожалению, конструктивны лишь два типа реакций: бежать от войны или сражаться. Замереть и пережидать, как показал опыт с м*скалями, — очень плохая идея.

Проблема в том, что мы очень упорно не хотим делать выводы. У нас был Майдан, который можно назвать боевыми действиями в центре европейского города. Мог ли он закончиться в стиле постапокалиптической книги? Мог, но не кончился. Затем начинается война в 2014 году. В 2019 году было обострение в Керченском проливе. Как на него отреагировало общество? Как будто не было ни Майдана, ни АТО.

Люди не делают выводы. Именно поэтому есть Буча, Ирпень и то, что сейчас происходит на оккупированных территориях. М*скали уже не столь тупые, они убитых гражданских не вывешивают на каждом столбе, но они их убивают до сих пор. Поэтому человек поначалу хочет сказать, что опасности не существует, потом, что опасности нет конкретно для него. Если угроза уже произошла, ты уже не можешь ее отрицать, поэтому — что нужно сделать? Обвинить жертву, что она сама в этом виновата.

— Как массовые смерти влияют на человека?

— Смерть — часть жизни, ни одно биологическое существо не может избежать ее. Стресс – это системно неспецифическая адаптивная реакция организма на новые условия. Если эта идея не будет новой, она не будет для тебя столь травматичной.

Почти любая культура в мире рассматривает концепцию потустороннего мира: ты можешь попасть в рай, отойти к предкам или попасть в Вальгаллу. Всегда есть что-нибудь после смерти. Так человеку легче ее воспринимать. Я как атеист не могу сказать, что мои друзья в раю, потому что в моей системе координат его нет, но могу ли я сделать так, чтобы на уровне психологизма продолжить их пребывание здесь? Моя книга "Храм" как раз около религии. Если вы ее откроете, то первое что вы увидите: "Издание посвящается памяти воинов — Север, Трич, Африка". Это три мои погибших друга, и я не могу их вернуть, но могу сделать так, чтобы, когда возьмете мою книгу, они на какое-то мгновение будут в вашей жизни.

Герои, защитники или забытые обществом?

— Слова-триггеры, которых следует избегать при общении с военными?

— Слова "Я тебя понимаю", "Вы стальные, титаны", "Держитесь!".

У меня есть друг, который собирал наших побратимов по пакетам. Я никогда не скажу, что его понимаю, потому что не был на его месте, не проживал это. Говорить такое недопустимо. Это почти прямым текстом сказать, что тебе на самом деле безразлично и ты хочешь поскорее закончить разговор. Слова "Вы стальные, титаны", "Держитесь!" — это героизация, как будто мы не такие, как другие, это о перекладывании ответственности.

Ветераны пишут в Facebook: "На День защитника Украины меня поздравили два миллиарда человек, а когда мне было нужно, чтобы меня подвезли с Борщаговки на Троещину — абсолютно никто не помог". Если вы готовы поблагодарить ветерана за службу, то в какой-то момент реально нужно будет прийти на помощь: поднять сумку, потому что он после операции, или подвезти в реабилитационный центр. Такие бытовые вещи демонстрируют, что ты готов быть рядом. Проблема в том, что все благодарят до того момента, пока это не касается их личного комфорта. Вне этого комфорта тебе быстро объяснят: "Ты крутой воин, но давай как-то сам".

— После окончания боевых действий военные, которые сейчас в "племени", разъедутся по стране, к семьям, каждый в свой регион. Насколько недоступность этого племени будет травмирующим фактором для них?

— У тех, кому удалось найти свое племя, действительно будут большие проблемы, потому что ты потом ни с кем не будешь испытывать такой связи. Ни одно "попить пиво с одноклассником" не даст тебе этого ощущения поддержки, понимания.

В фильме "Рэмбо. Первая кровь" есть замечательный монолог Джона Рэмбо, когда он говорит, что на него в гражданском мире смотрят, как на изгнанника. На войне ему давали управлять техникой за миллионы долларов, а здесь он не может устроиться в супермаркет. И в какой-то момент он обращается к своим мертвым побратимам и спрашивает: "Ребята, где же вы?.." Это об ощущении одиночества после того, как ты побывал в этом племени. Как у ребенка, у которого были любящие родители, но их не стало.

— Главный вопрос – в какое общество хотят вернуться военные? Каким оно должно быть?

— Военный, возвращающийся в гражданскую жизнь, хочет понимать, чем он завтра будет зарабатывать, как будет поддерживать своих старых родителей или поднимать на ноги своих детей. Кем я буду работать? Был я IT-шником — могу ли я вернуться к своей работе, будут ли на меня смотреть, как на опасного ПТСР-щика?

Какую роль я буду занимать в этом обществе как ветеран? Какое ко мне будет отношение? Люди будут от меня отворачиваться, как было с ветеранами Вьетнама, отводить глаза, как с ветеранами Первой мировой, или будут благодарить за службу? Должна быть доктрина в обществе "Кто такой ветеран?" Он либо защитник этого общества, либо лох, которого развели в марте 2022 года.

Консолидированность нации

— Кто должен сформировать доктрину отношения к военным?

— Каждый отдельный человек, потому что, когда мы говорим о магистральном представлении, что хорошо, что плохо, что допустимо, а что нет — это не о государстве. Вопрос в том, будет ли общество на базовом, бытовом уровне не терпеть какие-то отдельные проявления.

Смоделируем, вы приходите к кому-то в гости и видите, что чувак бьет свою жену, — что вы будете с этим делать? Все такие: "Ну это же семья, это их дело, и что я буду туда лезть?" Если на этом дне рождения мы все встаем и уходим от такого чувака, то это формирует вокруг него социальную изоляцию. И женщина понимает, что не в ней проблема, все считают, что он козёл. Именно этого чувака мы уже не перевоспитаем, но с нами на том дне рождения был 15-летний мальчик, который еще не понимает общество, что можно, что нельзя. Он видит, что нельзя бить женщину, потому что ты будешь сидеть один, как он.

Такая же ситуация, когда вы сидите на дне рождения и кто-то начинает говорить, что войну придумали олигархи, что он ребят туда не посылал, — что будет дальше после этих слов?

— Во время затяжной войны люди ассоциируют себя только как бойца, но когда получают ранение и не могут вернуться в армию — себя теряют. Как этого не допустить?

— Для этого в свое время нужны были капелланы. Они создают идентификацию человека не через его профессию, а через принадлежность к какой-то вере. Должна быть базовая идентификация, если ее нет, начинаются проблемы.

— Может ли наше общество быть таким консолидированным, как в начале полномасштабного вторжения? Можем ли мы вернуться в это состояние снова?

— Если однажды мы достигли такого состояния, то можем к этому вернуться. Тогда очень сильно объединил страх, когда российские войска были под Киевом. Очень многим было страшно, и они были готовы работать на победу, а другая категория людей боялась быть контроверсионной. Чтобы вернуться в такое состояние, нам нужна работа внутри той части общества, которая о победе Украины.