"Не расспрашивайте, а будьте рядом и ждите": доброволец объяснил, как общаться с бойцами с ПТСР

В результате удара РСЗО "Град" под Бахмутом на Донетчине доброволец 57-й омпбр ВСУ Александр Роменский получил травму головы и сильные контузии. После чего почти полностью потерял зрение, ухудшился слух, не мог ходить, потерял способность нормально разговаривать. Однако он не сложил руки, а стал бороться за свое полноценное будущее.

О контузии при обстрелах на Донбассе, борьбе с заиканием с помощью пения и "красных линиях" у военных с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР) медик-стрелок Александр Роменский (позывной "Артист") откровенно рассказал "Телеграфу" в новом эпизоде проекта "Линия сопротивления".

Когда был маленьким, Саша благодарил ветеранов Второй мировой, а сейчас он сам ветеран. Что вызывает очень странное ощущение.

О страшных травмах

— Я держал с другом пост на втором этаже школы. Были обстрелы, и мы решили спуститься вниз, потому что там все, что угодно прилетало. Однажды какой-то фрагмент прилетел, когда танчик работал. В бетонной лестнице школы просто огромная дырища образовалась. И когда мощный обстрел начинался, мы спускались вниз. В тот раз было так же. Вроде бы все затихло, и мы решили, что можно покурить. Я только взял сигарету, подошел ближе к выходу из школы, несколько раз затянулся и — все: вокруг начало взрываться, хотя не было слышно "выхода", а просто в момент все взрывалось.

Знаете, как кадры в фильме, когда взрыв и все трясет. Так и было.

Потом секунд 20—30, а я уже "подшатан" и говорю сержанту, что нужно выбежать на улицу и дальше — в подвал. Когда он выбегал, я его прямо в спину толкнул, чтобы он влетел внутрь, а когда собрался сам, то позади раздались два взрыва. Меня подбросило, я пролетел по лестнице. Не помню, как летел. Но помню, что все темно было, потом зрение понемногу прорезаться начало. А встать вообще не удавалось. Бывает, когда спишь и нога немеет, не можешь встать. Вот в ногах у меня такое ощущение было.

Поэтому я присел (там лавка была), пока был обстрел. А когда выходили, сержант говорил, а я не понимал, что за звук и что он от меня хочет. Только помню, что он покачал головой и вызвал эваки, которые меня уже эвакуировали. Я в машине то "включался", то "выключался". Очень сильная контузия. Из того, что я могу вспомнить, там было одновременно шесть или семь взрывов, а дальше я уже не мог считать и не помню.

Больше года Александр проходил реабилитацию. Признается, бывают моменты, когда хочется опустить руки и больше не бороться.

— Наверное, одним из самых сложных был момент эвакуации, потому что я был в состоянии, когда ничего не понимал. Иногда было ощущение, что хочешь уснуть, и все. Эвакуация — сложная: дороги кривые, трясет, чувствуешь страшную боль, и постоянно вводили лекарства. Это все было очень тяжело.

Относительно самой реабилитации был период, когда я ничего не мог сам — вообще не удавалось даже стоять без опоры. Первое время ног я не чувствовал, а когда передвигался, то просто волочил их за собой. Процентов 85 я на руках держался, когда с ходунками шел, и переставлял ноги. Это ощущение, что ты беспомощен, далеко от дома, нет родных, — угнетало.

Когда не было никого рядом, я для себя еще один вывод сделал: до войны, когда приезжал с фронта из Херсона, все равно сторонился родителей, родных, хотел один побыть, а когда все это произошло (контузия. — Ред.), то я в момент вспомнил детство, когда тебя в садик отводят, а родители идут на работу, то скучаешь по ним. Вот во мне этот ребенок проснулся, и я понимаю, что шел их защищать и я уже взрослый, а как ни крути, но все равно под крылом родителей. Их не хватало тогда рядом.

Отец приезжал раз в неделю на выходные ко мне, и реально, как ребенок, я его ждал, готовился к его приезду.

Мне хотелось присутствия, покоя, родительского тепла, чтобы где-то погулять, поговорить о чем-то, вспомнить что-то яркое из прошлого, потому что организм нуждался в теплых эмоциях, нормальных воспоминаниях, чтобы перекрывать мысли о пережитом на Донбассе.

Что выдает слабый реабилитационный центр?

Как выбрать "нормальный" реабилитационный центр, Александр знает по собственному опыту, ведь до начала полномасштабного вторжения работал массажистом.

— В первую очередь обращаем внимание на то, как к нам относится врач. У меня лично бывало, что из-за большого количества лекарств, когда очень много занимаешься то в госпитале, то в санатории каждый день, а результата нет — это вгоняет в депрессию. И в моменте ничего не хочется. Ни пить горстями лекарства, ничего. Но потом собираешься, мотивируют или ребята, которые рядом, или друзья, родные.

И в процессе снова появляется желание не сдаваться. Не бывает так, что ты каждый день горишь и веришь, что тебе все удастся. Иногда вообще ничего не хочется. Потом снова все налаживается. И такие качели.

У меня есть друг, который мне всегда говорит, что сдаваться нельзя. Тем более что такой длинный путь уже пройден.

О ПТСР и "красных линиях"

— Людям нужно иметь уважение и человечность друг к другу. Неважно, ты военный или нет. Сейчас даже не говорим о войне. Когда человек ставит слишком громкий выхлоп на машину или мотоцикл, прямо трубу, которая "гатит" на весь район, это даже до войны в гражданской жизни было ненормально. Так же, как салюты. Я не понимаю, чем мотивируются люди в такие моменты.

Сейчас это еще более ненормально, потому что дети тоже такого не выдерживают. Вот у меня племянник, которому два года, когда слышит сигнал тревоги, кричит. Ребенку два года, а у него уже есть понимание, что такое угроза. Сейчас многие с оккупированных территорий приехали тоже с ПТСР. Ребята с фронта. Такие моменты, они ненормальные.

Если мы стараемся к вам (гражданским. — Ред.) с пониманием относиться, не говорим каждому идти в окоп, а просто хотим какой-то эмпатии к тому, что с нами произошло. Если мы будем друг друга уважать, поддерживать, то из этого что-то и выйдет. А когда каждый живет и обращает всю вину на других, то нужно себя почаще спрашивать, что ты делаешь для победы. Политики и депутаты всегда исторически делали одно и то же. Когда в твой дом войдет враг, то тоже будешь ждать, пока депутаты пойдут воевать?..

Громкие звуки

— На войне много эмоций. У нас нет равномерных переживаний. Все смешано: вот мы сидим под обстрелом, с одной стороны — страшно, а с другой – что-то случается, что заставляет дико хохотать. И эти колебания эмоций расшатывают психику. Я это понял, только когда проанализировал через некоторое время.

В гражданской жизни ты постоянно в состоянии ожидания опасности. И хотя понимаешь, что ты в безопасности, но разные резкие звуки, внезапный смех или крики рядом — на все реагируешь. Включается адреналин.

Сейчас мне уже немного легче стало, потому что прошло время, и я понемногу привыкаю, но еще не ко всему. Особенно, когда это звуки, очень напоминающие боевые действия.

У каждого по-своему. Но для меня сильнейшие триггеры – это звуки. Конечно, во время разговора какая-нибудь фраза тоже может задеть.

Как разговаривать с военными

— Если боец начал говорить о войне, нужно разрешить ему говорить только то, что он хочет, и так много, как он может. Самому выпытывать не нужно, ведь можно задеть эти триггеры.

Когда мы вспоминаем между собой, военными, то контролируем эти моменты и не трогаем того, чего не хотим. Но когда человек начинает лезть с вопросами, может не специально, но зайти за пределы, и поэтому начинается агрессия.

Просто кто молчит и все в себе переживает, и от него нереально что-то услышать. Но родственники или друзья должны понимать, что если парень так себя ведет, то не надо из него извлекать слова из соображений, что ему будет легче. Мы же сами знаем, как нам лучше, и именно так и поступаем.

Если мне легче выговориться или пережить что-нибудь в себе, то я сам выберу. Не надо ничего из меня вытаскивать насильно. Полностью понять все равно никто не сможет, кроме тех, кто там был. Можно проявить эмпатию, заботу, но полностью прочувствовать то же самое никто не сможет.

Почему не хочется открываться даже близким

— У меня был эпизод, я с войны звонил подруге, нуждался в поддержке и общении. А она мне пожаловалась, что не может подготовиться к собеседованию. Я говорю: "Ты считаешь, что это проблема? У меня побратим на руках умер". Тогда мы общаться и прекратили.

Проблема нашего социума (и это то, что тоже бьет по психике), когда возвращаешься и видишь пофигизм, тотальное безразличие. Не знаю, с чем это связано.

Я шел из госпиталя домой с ходунками. У меня колесо застряло посреди дороги, и я никак не мог выбраться. Проходили мимо молодые пацаны, девушки, — и у них ноль реакции. Ко мне обратилась только бабушка, которая и сама на коляске, и предложила помощь. Я отказался, конечно, справился сам. Но меня это очень задело.

И это не только со мной так. У меня есть друзья-ампутанты, и тоже никто им не помогает. Дело не в том, что ребята после ранений хотят, чтобы им помогали, а в том, что им была бы приятна предложенная помощь.

Чисто по-человечески подойти, спросить, нужна ли помощь. Военнослужащий уже решит, согласиться или отказаться, но ему будет приятно, что людям не безразлично. Нужно быть человеком.

Реабилитироваться помогают родные

— Мне помогло, что рядом со мной близкие люди. Они не бегают за мной, а раздают задачи, с которыми я думаю, что не справлюсь, а они знают, что я смогу сделать.

И благодаря этому я стал реабилитироваться не только физически, но и психологически. Да, я ни с кем не говорил, когда меня эвакуировали, но позвонил другу Сане (бойцу 72 бригады Александру Бирову "Джокеру") Родителям сказал уже позже, когда от них было много звонков и я понимал, что не могу не отвечать, потому что они будут думать что-то хуже, чем есть на самом деле.

С родителями было сложновато, потому что они не все понимали, не все им можно было рассказать. Я видел, как мама, когда смотрела на меня раненого, отходила и плакала. Понимал, что должен реабилитироваться, чтобы она больше не плакала.

Как пение побороло заикание после контузии

— Когда впервые начал пробовать пение как борьбу с заиканием, ничего не удавалось. Я перестал. Были ступоры, зажимы. Со временем еще раз попробовал, но безуспешно.

А ближе к концу осени попробовал снова, и мне удалось спеть фразу, не заикаясь. Я очень обрадовался, сосредоточился на этом. А начал говорить – и заикаюсь. Но мама вдохновила дальше тренироваться. Я начал делать это почти каждый день. И с каждым разом получалось, что я больше спою, чем раньше.

Сейчас могу почти всю песню спокойно спеть. Но это потребовало много времени и усилий. Более полугода.

Мне объясняли так: во-первых, когда ты знаешь песню, не нужно задумываться над словами и текстом. Плюс там протяжные звуки, равномерное дыхание. Я сейчас, когда говорю, есть ощущение, что просто задохнусь. Перехватывает дыхание. А когда пою, оно нормализуется. Я закрывал глаза, входил в спокойное состояние. Только музыка и слова, которые я знаю. Постепенно.

Люблю петь Скрябина, "Океан Эльзы". Очень нравятся песни "Люди, як кораблі", "Обійми", "Стріляй", "Не твоя війна"…

* Как-то парня заметил Сергей Лазановский — певец из Ивано-Франковска:

"Я увидел Сашу в TikTok. Это было видео, на котором у него был приступ ПТСР. В другом видео он показал свою гражданскую жизнь до войны. Так я начал следить за ним в соцсетях. А позже увидел, что он выставил видео, где поет, и я решил ему написать. Так мы решили записать вместе песню".

Их совместная видеоработа "Чорна хмара" уже набрала более 600 тысяч просмотров на YouTube. Вся монетизация клипа направляется на реабилитацию Александра Роменского. Поэтому каждый просмотр и лайк способствуют восстановлению военного.

Помочь также можно по ссылке.