"Если имеешь право на какую-то выплату, об этом никто не скажет": разведчик раскритиковал отношение государства к раненым военным

Алкоголизм и наркомания в армии, разведка и штурмы, кома, женитьба в больнице, рождение сына, бюрократическая волокита с соцвыплатами и любовь к Украине – об этом далее в интервью "Телеграфу" военного Артема Гекалюка. Ветеран войны из Запорожья, он был командиром разведывательного взвода и внештатным медиком в группе спецназначения "Мангуст", воевал со времен АТО, имеет высшее медицинское образование.

Командование

— Вы пошли служить, чтобы "делать добро в сфере медицины". Как изменилось представление о боевых действиях по сравнению с тем, как вы это представляли на "гражданке"?

— Когда попал в армию, думал, что буду вытаскивать ребят из-под огня, из-под минных обстрелов, но реальность оказалась другой. На первом контракте в АТО и ООС я увидел, что многие военные злоупотребляют алкоголем и наркотиками. Приходилось спасать не от пуль и кровотечений, а от алкогольных отравлений. Но даже это был вклад в спасение людей, и я не жалею о том опыте. Проблема не в самих солдатах, а в том, что командование это разрешало. "Рыба гниет из головы", я это понимал и не хотел быть частью такой системы, поэтому через год стал главным сержантом взвода и мог влиять на эту ситуацию – бороться с алкоголизмом среди подчиненных.

— Вы упоминали о работе в разведке и участии в штурмах. Что помогало эффективно действовать под вражеским огнем?

— В разведке такого бардака, как в предыдущей бригаде, не было, там была дисциплина. Я занимал должность командира отделения разведвзвода и внештатного медика взвода. Во время штурмов или эвакуации раненых все сводилось к четким действиям: я подбегал к "трехсотому", оценивал состояние, оказывал помощь. Группа прикрытия забрасывала фланги дымами, и мы эвакуировали раненых.

Эксперты скажут, что в "красной зоне" помощь не оказывают. Но в реальности, если не оказать ее на месте, боец просто не доживет до стабпункта. Об эмоциях — их просто не было. Был адреналин и ясная голова.

В 2019 году я проходил курсы инструкторов под руководством военных из Канады и Великобритании. Там медицина была на первом месте. Мы тренировались под учебными гранатами, в дыму, с манекенами, покрытыми кровью и потрохами животных. Инструкторы кричали в лицо, чтобы заставить работать под стрессом.

Эти тренировки проводились по нескольку раз в день. Вместе с шестью годами медицинского университета это заложило основу холодного ума. Первые месяцы полномасштабного вторжения были тяжелые, но я быстро адаптировался и выходил на задачу без лишних эмоций.

— На чем фокусировались, когда сами стали "300-м"?

— После ранения продолжал выполнять свой долг: оказывал помощь побратимам и передавал информацию по рации. Мысли появились уже позже. Когда был на стабилизационном пункте и меня везли в больницу, первой была мысль: "Наконец-то высплюсь".

Кома

— Второе ранение – кома. Помните момент удара, путь эвакуации?

— Второе ранение произошло из-за вражеского БПЛА. Первое и второе ранение получил в Донецком направлении близ Песков.

Во время боя мы отражали вражескую атаку, враг нес большие потери, но не останавливался. Я был в засаде с NLAW, ожидал техники. Из-за гула не услышал вражеские дроны. Вдруг — вспышка света в пяти метрах от меня. Это была мина, сброшенная дроном. Осколкии пробили мою каску и череп. Для контраста: это была совершенно новая каска, надетая буквально несколько раз.

Ко мне подбежал побратим Серго (он, к сожалению, погиб. – Ред.) и передал по рации, что я "тяжелый 300-й". Я сначала возражал: "Это просто контузия, сейчас пройдет, только голова болит". Но когда снял каску, кровь потекла по лицу. Эвакуация была трудной: вражеский дрон корректировал минометы. Ребята несли меня 20 метров – падали вместе со мной под взрывами. И так 1,5 км. Помню, как по рации говорил, что думаю о комбате, считавшем эту позицию "идеальной для обороны". И даже просил ребят оставить меня на месте, потому что очень болела голова. На стабпункте я отдал автомат и пистолет, потому что думал, что через день-два вернусь в подразделение. Очень наивный был.

В коме снилась какая-то чушь. Когда пришел в себя, понял, что правая рука и нога привязаны, а левую просто не чувствую. Первое, что хотел — сладкого чая, но никто так и не принес. Позже понял, что левая сторона тела не работает, а речь нарушена. Возник главный вопрос: когда это восстановится? Врачи приходили, что-то говорили, но никто ничего не объяснял.

Моя как пациента оценка больницы: воды не давали, привязывали слишком туго, не переворачивали, из-за чего появились пролежни. И самое главное – не принесли сладкого чая.

Медицинские ошибки

— Самое сложное из лечения?

— Принять себя таким, как есть. Да, врачи совершали грубые ошибки. Да, что-то можно было изменить. Но есть, как есть. Труднее всего осознать, что больше не сможешь бегать, как раньше. И что, может быть, больше никогда не сможешь нормально пользоваться вилкой и ножом одновременно.

— Проснуться с обездвиженными левыми рукой и ногой. Как реагировали на слова врачей о риске больше не ходить?

— Мой мозг стер большинство этой информации. Я постоянно спрашивал, смогу ли ходить, заработает ли рука, но не помню ответов. Думаю, если что-то и говорили, то мозг просто отсекал это как негатив.

— Что держало в моменты отчаяния?

— Не раз говорил жене, что лучше остался бы в той посадке… Когда ты ранен – не видишь всего, что делают для тебя родные. Ты просто воспринимаешь их заботу как должное. Но если посмотреть со стороны: жена бросила работу и была рядом, сестра приняла ее у себя, каждый день приезжала в больницу, работала онлайн. И главное – она приносила мне тортики! Я ужасно люблю сладкое. Держала эта поддержка. Побратимы, родные… Я видел, как смотрела на меня жена, сестра – они ждали, что я выстою. Я не имел права сдаться.

Семья

— Ваша жена Татьяна – врач-анестезиолог нейрореанимации – была рядом с вами на всех этапах лечения. Какая помощь была ключевой?

— В Киеве она поняла, что здесь меня не поставят на ноги, а возможно, сделают еще хуже. Она сама решила перевезти меня в другую больницу. В Хмельницком снова ругалась с медиками, добиваясь лучших условий. Как можно не держаться, когда за тебя сражаются? Я горжусь Татьяной.

— Вы стали отцом, имея ограничение движения и эпилепсию. Самые большие вызовы в повседневной жизни, когда на руках имел ребенок?

— 24 октября 2023 года я стал отцом сына Леонида. Это огромное счастье и новая реальность. Первое время большинство ухода за ребенком взяла на себя жена, а я больше наблюдал.

Раньше банальные вещи – одеться, зашнуровать обувь, быстро выбежать по делам – были автоматическими. Теперь это все занимает в разы больше времени. Мое величайшее достижение – то, что я могу самостоятельно одеться, застегнуть куртку, завязать шнурки. Самое главное, что я научился менять ребенку памперс даже в критических ситуациях. Да, я не могу отнести сына в ванную и помыть, но справиться с этим с помощью влажных салфеток уже победа.

Жена сделала мне адаптивную доску для кухни, и теперь я могу сам что-нибудь нарезать, приготовить. Казалось бы, пустяки. Но для меня это свобода.

Бюрократия

— Вы прошли сложный путь оформления документов: ВВК, МСЭК, пенсия, выплаты. С чем были сложности?

— Каждый этап — это отдельный квест, который должен пройти военный, и, кажется, это где-то даже заложено на государственном уровне. Но ты узнаешь это только тогда, когда попадаешь в эти девять кругов ада, как у Данте. И чем тяжелее ранение, тем сложнее путь.

Получить пенсию, которой я вроде как заслуживаю, — это отдельная история. Я посетил Пенсионный фонд раз десять. У них во время тревоги лифт не работает, а отделение – на пятом этаже. У меня первая группа инвалидности. Мне нужно оформить какие-то документы, чтобы получить эти несчастные 300—400 гривен доплаты, потому что страна вроде как обещала социальные гарантии военным. Но вместо этого я должен ехать через весь город в маршрутке, где каждый пассажир недоволен, что нужно разминуться с колесным креслом. Водители маршруток, когда видят меня, просто не останавливаются, газуют дальше. Если берут – делают это так, будто они мне оказывают огромную услугу.

Если ты имеешь право на какую-то выплату, то об этом никто не скажет. Узнаешь только от побратима, который уже сам прошел через этот ад. Очень тяжело.

— Что нужно изменить, на ваш взгляд, в первую очередь в государственной системе поддержки раненых военных?

— Страна должна поддерживать военных сейчас, а не после того, как война закончится. Потому что я, как военный, хочу жить сейчас, а не ждать подачек "потом", если доживу.

Надо не просто однократно выделять что-то, а помогать на постоянной основе. К примеру, мне нужен ортез на ногу. Я обратился в городской совет, они выделили деньги. Но кто контролирует, какого качества эти ортезы? Нет ли здесь коррупции? То же с уколами ботокса. Один курс – 50 тысяч гривен. Это реальные деньги, которые мне нужно собирать каждый раз, потому что из моей пенсии это не покрыть. Лекарство от эпилепсии? Здесь мне помогает сестра. Реабилитация? Если бесплатная, то дорога туда и обратно все равно стоит денег. Государство должно думать о ветеранах уже сегодня. Но пока — только разговоры.

— Какие сферы деятельности видите для себя, учитывая травму? Какие у вас цели на ближайшее будущее?

— Думаю, моя работа будет либо связана с компьютером, либо с преподаванием. Не зря же я учусь на биолога. Правда, учусь по контракту, потому что бесплатное обучение ветеранам? Ну, вы поняли… Здесь нас тоже на*бали.

Любовь к Украине

— Какая поддержка необходима ветеранам и их семьям в первую очередь?

— Если вы не знаете, что делать после ранения, идите к юристам. Есть бесплатные. Ищите судей, которые могут помочь. Слушайте рекомендации побратимов. Не отталкивайте родных. Они единственные, кто реально может помочь.

И, как когда-то сказал один хороший солдат, которого уже нет с нами, Гринка: "Любите маму, ешьте кашу и любите Украину".

"Оказаться по другую сторону как родственник пациента очень страшно"

— Я анестезиолог в отделении нейрореанимации и привыкла к тяжелым диагнозам, — говорит жена Артема Гекалюка Татьяна. – Но оказаться по другую сторону как родственник пациента было очень страшно. Семья советовала не сдерживать эмоций, но однажды, когда я заплакала, муж спросил: "Почему ты плачешь, если все будет хорошо?" С этого момента я решила при нем не плакать.

Муж весил около 100 кг, и мы с сестрой самостоятельно пересаживали его в колесное кресло, возили на прогулки, поднимали в постели и переворачивали с боку на бок. Это было физически тяжело. А нас было две девушки, и у меня больная спина. Младший медицинский персонал помогал редко, было пару санитарочек, которые приходили, чтобы помочь, но большинство нет, однажды одна из них мне сказала "А вы здесь для чего?"

Советы семьям раненых военных

— Раненым советую найти источник информации с пошаговыми действиями, — говорит жена Артема Татьяна. — Не зная процедуры, можно пропустить получение определенных справок или выписок, что повлияет на выплаты и льготы. Важно знать, на что вы имеете право, и бороться за это! Документы, которые должна предоставить часть, льготы, которые должно предоставить государство. Относительно компенсации за ранение все было нормально, но ждали долго. Оформили в мае, получили в ноябре.

На оформление документов ушло много времени, нервов и денег, во время тревоги ничего не работает. Поэтому приходилось либо на такси нестись на другой берег города, либо часами ждать, когда закончится тревога. Пенсионный фонд – сначала дали минимальную пенсию. Мы проконсультировались с юристами и пошли снова. Пенсию насчитали втрое меньше, чем должно быть. Почему? Потому что не было удостоверения инвалида войны. В Соцзащите нам просто об этом никто не сказал. Мы поехали в Соцзащиту делать это удостоверение. Поэтому за предыдущие месяцы выплата пенсии была втрое меньше.

В общем, советую родным раненых не пренебрегать горячими линиями психологической помощи, находить бесплатных психологов или общаться с родными, которые могут корректно поддержать. В Украине существуют линии поддержки для близких ветеранов и военных, доступные ежедневно с 8:00 до 22:00 по телефону: 067 348 28 68. Нельзя забывать о собственном здоровье. Параллельно с уходом за раненым важно уделять время себе и детям, чтобы сохранить эмоциональное равновесие и силы для поддержки близкого человека.