Врач из Мариуполя: "Новорожденных из разбомбленного роддома кормила смесью, которую нашли в руинах"

Сейчас отоларинголог Ирина Дагаева работает во Львове в центре "Я — Мариуполь", созданном специально для переселенцев из полностью уничтоженного рашистами города. Ирина вместе со своей семьей смогла эвакуироваться 19 марта. До этого две недели провела в здании мариупольской филармонии, где прятались от обстрелов около 1200 человек. Ирина Дагаева среди них была единственным медиком. Оказывала помощь раненым, спасала новорожденных, которых принесли из разбомбленного россиянами роддома, отыскивала лекарства, найти которые в тех условиях казалось невозможным.

"Думали просто пересидеть в филармонии обстрел. Но остались там на две недели"

Ирина признается – хотя происходящее в городе напоминало апокалипсис, она не хотела уезжать. Наверное, и не уехала бы, если бы не маленькие внучки.

– Не хотела бросать своих пациентов. Ведь знала, что я им нужна, – говорит Ирина Дагаева. – Я люблю свою больницу, в которой проработала 45 лет. Я сама из Донецка, в Мариуполь попала по распределению сразу после окончания мединститута. Вся моя жизнь была в Мариуполе. Когда началась полномасштабная война, я оставалась в городе и, несмотря на постоянные обстрелы, продолжала ходить на работу.

После того, как в многоэтажку, где жила моя дочь, попал снаряд, она с двумя своими четырехлетними дочками переехала ко мне. Мой дом был цел, но не было ни воды, ни тепла, ни электричества. А когда воронки от снарядов начали появляться у моего дома, стало ясно, что и здесь оставаться с детьми больше нельзя. Мы решили уезжать, но я даже не собирала свои вещи – была уверена, что отвезу семью и сразу вернусь. Мобильной связи в городе уже не было, но среди местных пошли слухи о гуманитарном коридоре. Поэтому, нацепив на машины белые тряпки, мы поехали в центр города, в печально известный драмтеатр.

Приехав, увидели огромное количество автомобилей, но коридора не было.

Начались обстрелы. Люди побежали в драмтеатр. Мы сначала тоже туда забежали, но там даже негде было сесть – так много было людей. Постояв полчаса с детьми на руках, рискнули проехать немного дальше, в городскую филармонию. Там людей в тот момент еще было меньше. Гардеробщик меня узнал — оказался моим пациентом. Он предложил нам с семьей место в гардеробе. Мы думали, что просто пересидим обстрел. Но вышло, что остались там на две недели.

"Лекарство находили в разбомбленных аптеках"

По словам Ирины, люди прибывали так быстро, что вскоре в филармонии, как и в драмтеатре, уже не осталось свободного места. В здании собралось больше тысячи человек.

– Люди в состоянии стресса, напуганы, – вспоминает Ирина. — Дети, пенсионеры с хроническими болезнями, инвалиды. Многие с кошками, собаками, попугаями, морскими свинками, ящерицами… Люди не бросали животных, оставались людьми до конца. Так получилось, что директор филармонии, дирижер нашего муниципального оркестра "Ренессанс" Василий Михайлович Крячок стал комендантом, как он сказал, нашей крепости. А я была там единственным врачом. Чтобы оказывать помощь людям, мне нужны были медикаменты, которых не было. Филармония — это совсем не то место, где может быть какое-то лекарство. А людей прибывало все больше. Кто с осколком и кровотечением, кто с высокой температурой, кому срочно нужен инсулин... Поэтому мы ходили искать лекарства. Мы – это двое отчаянных мужчин и я. Они брали меня с собой, потому что не знали, какие нужны медикаменты.

– Где вы находили лекарства?

- В разбомбленных аптеках. Мы заходили через разбитые витрины и брали все, что видели. Складывали все это в одеяло, которое использовали в качестве мешка. Во время второго такого рейда нам, можно сказать, повезло – мы наткнулись на разбитый медицинский центр, и я смогла взять там шприцы, хирургические инструменты, шовный материал. Это было очень вовремя, потому что раненых приходило все больше. Пока шли по городу с этим одеялом с лекарством, несколько раз приходилось падать на землю – попадали под обстрел. Но, к счастью, не пострадали.

Постепенно я обогащала свою импровизированную амбулаторию. Помощь оказывала людям в гардеробной. Там и спала со своими внучками. После шести часов вечера, с наступлением комендантского часа, мы старались не включать даже фонарики, чтобы не привлекать внимания вражеской авиации. Но, к сожалению, люди продолжали болеть и в семь часов вечера, и ночью.

Еще одной огромной проблемой была катастрофическая антисанитария. В филармонии всего один туалет, и при полном отсутствии воды он был уничтожен в первые часы. Зайти туда было невозможно. Люди много дней не мылись, не могли даже помыть руки. Когда ко мне стали обращаться мамы, у детей которых уже началась диарея, я поняла, что если не решить этот вопрос, мы, не дождавшись бомбардировки, погибнем от инфекционных заболеваний. Поэтому мужчины вырыли за пределами филармонии выгребные ямы, чтобы люди могли справлять свои нужды туда.

Еду и воду находили примерно так же, как лекарства – каждый приносил то, что мог. Хлеба со 2 марта мы не видели. Были только пампушки – лепешки из муки с водой, жаренные на решетке. Но этих пампушек было мало, и раздавали мы их только детям. Воды, которую удавалось найти, конечно, тоже не хватало. В день у каждого было 200 миллилитров – это один маленький стакан.

Труднее всего стало, когда начали поступать дети из разбомбленного рашистами роддома. Однодневные младенцы с прищепками на пуповинах. И их мамы с послеродовыми кровотечениями, без молока. Это понятно – откуда взяться молоку, если женщина не ест, не пьет, а на роддом сбросили авиабомбу? А сколько может прожить новорожденный без еды? Таких детей у меня было трое.

– Где вам удавалось брать молоко?

– Я меняла его у местного населения. Когда из близлежащих домов приходили люди за каким-то лекарством, говорила: "А что вы мне можете дать вместо этого?" Они спрашивали, что нужно. Я отвечала, что нужно все. Кто принес банку засахаренного меда, кто печенье. А одна бабушка нашла в разбитом доме детскую молочную смесь. Ею из пипетки я кормила новорожденных. Обрабатывала им пуповины. Йод мы так и не нашли, поэтому использовали карандаш-зеленку, завалявшийся у дочери в рюкзаке.

Людей с очень тяжелыми ранениями я оперировать не могла – у меня не было для этого ни оборудования, ни условий – провести сложную операцию на грязном полу в филармонии невозможно. Таких я отправляла в больницу, где врачи до последнего оказывали помощь и взрослым, и детям. Пока в больницу не попала бомба, и не убила всех – и врачей, и пациентов…

- Жители Мариуполя, сидевшие в бомбоубежищах и подвалах неделями, рассказывали, что у многих случались нервные срывы, были даже попытки суицида. Как вы с этим справлялись?

– Люди действительно были в разном эмоциональном состоянии. С кем-то надо было просто поговорить, кому-то дать таблетку "от стресса". Никакого терапевтического эффекта у этой таблетки не было. Но я убеждала: "Выпейте, и все будет хорошо". И это работало – эффект плацебо никто не отменял. Иногда советовала от стресса коньяк и черный шоколад. Но поскольку не было ни того, ни другого, давала гематоген.

– А что помогало вам?

- Работа. У меня не было времени на то, чтобы бояться или страдать – людей приходило все больше (по городу пошли слухи, что в филармонии есть врач и какая-то еда). Наверное, сказались 40 лет, которые проработала в операционной, – у меня не было отчаяния, я была собрана и знала, что нужно делать.

"Бабушка, дай хлеба. Мы не хотим голодать"

Ирина с семьей покинули Мариуполь 19 марта. В тот день уехало много людей, которые прятались в филармонии.

– После того, как в дом напротив филармонии попал снаряд, мы поняли, что следующими будем мы, – говорит Ирина. – А мы даже не в подвале – это просто здание, да еще с большими витражными окнами. Поэтому люди просто прыгали в машины и ехали – без всяких гуманитарных коридоров, на свой страх и риск. Я уехала ради своих маленьких внучек. И меня до сих пор не отпускает чувство вины – ведь многие люди в филармонии остались…

По дороге мы нарвались на вражеский блокпост. Рашисты пугали, что дорога в Запорожье заминирована и мы подорвемся. Но мы ехали дальше. В Запорожье впервые за три недели увидели хлеб. И даже через несколько недель, когда уже были во Львове и могли купить разные продукты, внучки просили: "Бабушка, дай хлеба. Мы не хотим голодать".

Сейчас, работая врачом в хабе "Я — Мариуполь", постоянно встречаю здесь своих пациентов. Люди приходят на прием, как это было раньше. Я рада, что могу быть полезной. Но постоянно думаю о тех, кто остался… Люди ни в чем не виноваты. Все мы пострадали только потому, что мыслим не так, как хотелось бы оккупантам. Многие из нас говорят на понятном им языке, но думают совсем иначе – и этого нам не могут простить. Полагаю, именно поэтому россияне с такой звериной ненавистью уничтожают наше гражданское население.