Дедушку похоронили в огороде: мать школьника из Мариуполя рассказала, как создавался его знаменитый дневник войны

"У меня рана на спине, вырванная кожа, у сестры рассечение головы, у мамы вырвано мясо на руке и дыра в ноге. Мне 8 лет, сестре 15, маме 38, и ей надо делать перевязку…"

Это отрывок из дневника школьника Егора Кравцова из уничтоженного российскими оккупантами Мариуполя, который несколько недель назад был представлен на выставке "Дневники войны. Неуслышанные голоса украинских детей" в Берлине. Инициатор проекта, культурный деятель Кристина Храновская, собрала истории 14 украинских детей, которые фиксировали на бумаге и аудиозаписях то, что переживают во время полномасштабной войны.

Кроме Берлина, выставка уже прошла в Страсбурге, Амстердаме и Киеве. Организаторы планируют повезти "Дневники войны" и в другие европейские города.

Одним из самых страшных детских воспоминаний о войне стал дневник Егора Кравцова из Мариуполя. В уничтоженном россиянами городе он провел ровно сто дней. При обстреле оккупантами жилых кварталов погиб дедушка Егора, а сам мальчик вместе с сестрой и мамой был ранен. "Телеграф" узнал историю Егора, пообщавшись с его мамой Еленой.

В своем дневнике Егор Кравцов, которому до начала полномасштабного российского вторжения было восемь лет, описывает бомбардировку города, раненых соседей, своих погибших собак. Домашних любимцев мальчик нарисовал с крыльями, потому что "они стали ангелочками". Егор описывает и другие события, например, что у него появилась подруга Вика и то, что у него вскоре день рождения.

В европейской печати записи Егора сравнивают со всемирно известным дневником 13-летней Анны Франк, скрывавшейся с семьей от нацистского террора в Нидерландах. Анна умерла в концлагере, но ее записи сохранились, и дневник стал важным документом, разоблачавшим нацизм.

— Когда я нашла записи Егора, которые начинаются с написанного заглавными буквами слова "ВОЙНА", была поражена — не знала, что Егор вел дневник, — рассказывает его мать Елена Кравцова. — Ни один ребенок в мире не должен писать такие вещи — потому что не должен их переживать. До прихода россиян у нас была прекрасная жизнь. У Егора было много друзей, он ходил в школу, на кикбоксинг. Мы очень любили наш Мариуполь — сын и сейчас часто вспоминает, как мы ходили на Азовское море и в драмтеатр…

Мы не уехали сразу, потому что в первые дни войны были уверены, что это скоро закончится, что кто-то остановит этот ужас… Мариупольцам слышать звуки взрывов на окраине города приходилось и до 24 февраля. Мы привыкли, и это была одна из причин, по которой не уехали сразу. Я в страшном сне не могла представить, что россияне будут просто стирать наш город с лица земли.

В наш дом было два "прилета". Первый мы еще как-то пережили, а во время второго погиб мой отец, дедушка Егора. Мы были дома всей семьей: я, Егор, моя старшая дочь Вероника, мои папа, мама и 91-летняя бабушка. Мы с мамой и детьми успели спрятаться в ванной, что нас спасло. А папу завалило в коридоре… Он был тяжело ранен, не мог пошевелиться.

Возможно, при наличии хоть какой-то медицинской помощи у нас был бы шанс его спасти. Но это произошло 18 марта, когда весь Мариуполь уже находился в огне. О "скорых" и врачах не было и речи. Папа пролежал в одной из частично уцелевших комнат шесть дней и умер у мамы на руках. А я с детьми на тот момент уже была в подвале одной из многоэтажек, куда мы перебрались после "прилета".

Мы тоже были ранены — на нас в ванной обрушился потолок. У Вероники была рана головы, у Егора – спины. Свои ранения я даже не замечала – думала только о том, как спасти детей. Остановить кровотечение (у Егорки была очень глубокая рана) помогли мой дядя и его жена, жившие неподалеку. Мы сначала остановились у них, но через несколько дней нас выгнали из квартиры кадыровцы. Ворвались и выставили нас за дверь, не позволив даже взять вещи. Пришлось идти в подвал. Там делали детям перевязки… Егор не мог спать из-за ужасной боли. Но он держался очень мужественно.

Вокруг творились страшные вещи. Надо было где-то брать еду. Многие из соседей по подвалу, выходивших на ее поиски, назад не возвращались. Их потом находили мертвыми. Никогда не забуду крик женщины, потерявшей сразу мужа и сына. Их обоих застрелил снайпер. Это чудо, что мы тогда выжили, что дети с ранениями в условиях страшной антисанитарии не подхватили инфекцию, – рассказывает женщина.

Узнав через несколько недель, что обстрелы в районе, где стоит их дом, стихли, Елена с детьми вернулись в свой полуразрушенный дом и некоторое время провели там.

— Выезжать боялись: сколько было случаев, когда россияне расстреливали людей в дороге или во время так называемых "фильтраций", — говорит Елена. — В доме была пробита крыша, не было окон. Сама не знаю, как мы смогли там жить. Ближайшие улицы уже сравняли с землей – не осталось ни одного дома. Повсюду тела местных жителей. Людей, которых застрелили, которые сгорели заживо…

Отца мы похоронили в нашем огороде. У дочери едва не случился нервный срыв, а Егорка, видимо, ради своего же успокоения стал вести этот дневник. Записывал то, что видел, и то, что чувствовал. Мне записи не показывал, я узнала о них уже позже.

Я долго искала людей, которые могли бы вывезти нас из Мариуполя, но постоянно что-то срывалось. Звучит страшно, но мы даже как-то приспособились к жизни в полуразрушенном доме без электричества. Очень странное ощущение: вокруг ужас и смерть, а ты адаптируешься и уже даже думаешь, уезжать или нет — это ведь твой дом, пусть и разрушенный…

Но когда я подумала о детях, и о том, что оккупанты заставят их идти в "русскую" школу, сомнения как рукой сняло. И мы все же нашли способ уехать. Прошли "фильтрацию" с обысками и угрозами, и все вместе (я с детьми и мамой, нашу 91-летнюю бабушку дядя эвакуировал раньше) выбрались на подконтрольную Украине территорию через оккупированный Бердянск, — вспоминает мама двоих детей.

Елена говорит, что оказаться впервые за сто дней хотя бы в относительной безопасности было облегчением и шоком одновременно.

— Было очень необычно видеть светящуюся лампочку — мы уже и забыли, что такое электричество, — вспоминает собеседница. — Уже не нужно было разводить костер, думать, где взять воду. Необычным было ощущение чистых рук — в Мариуполе мы берегли каждую каплю и не могли себе позволить часто мыть руки… Интернет и доступ к новостям стали еще одним шоком: узнав, что произошло в стране за последние три месяца, я долго плакала…

Первой остановкой Егора и его семьи стало Запорожье. Затем Киев, где семье помогли с временным жильем волонтеры. Сейчас Елена с детьми живет в Бурштыне Ивано-Франковской области в собственной квартире, которую Егору подарила певица Тина Кароль. С Тиной Егор познакомился во время ее концерта в киевском метро в сентябре 2022 года.

– Этот концерт стал нашей первой радостью за долгое время, – говорит Елена. – Я впервые с начала полномасштабной войны увидела, как Егор улыбается. Тина Кароль знала о его дневнике и позвала на сцену. А после концерта нам позвонили и сказали, что Тина хочет подарить квартиру. Просто не верилось, что так бывает. Мы всю жизнь будем ей за это благодарны. Летом 2023 года мы смогли заехать в квартиру, и с тех пор Бурштын стал нашим домом. Вторым домом, ведь первый в Мариуполе, куда я обязательно вернусь после деоккупации.

Егор с Вероникой привыкают к жизни на новом месте. Им все нравится, дети быстро нашли друзей. А мне нравится, прежде всего, то, что мы вдали от зоны боевых действий, что здесь хотя бы относительная, но безопасность. Многие почему-то думают, что после пережитого в Мариуполе нас уже не должны пугать воздушные тревоги в Ивано-Франковской области, но это не так. Пугают, еще и как. Мы их не игнорируем, я всегда отслеживаю в пабликах траектории ракет…

Дети относятся к этому так же. Но, несмотря на войну, наша жизнь продолжается, и это уже счастье. Егор часто вспоминает дедушку, своих любимых собак, тот "прилет" в наш дом, жизнь в подвале. Дневник, с которым он делился своими эмоциями, тогда помог ему не сойти с ума. Сейчас он уже не ведет дневник — нет такой необходимости, и я этому рада. Стараюсь лишний раз не напоминать ему о пережитом. Хотя знаю, что он все помнит и будет помнить всегда, — заключает мама.