"Я чувствовала себя смертью с косой": львовская волонтер о возвращении погибших бойцов домой

Адвокат и руководитель ВОО "Объединение добровольцев" с 2014 года ездила в зону боевых действий, волонтерила и помогала добровольцам и их семьям. Однако с началом полномасштабного вторжения женщина взвалила на свои хрупкие плечи сверхсложную миссию – возвращение погибших защитников домой.

Елена Живко рассказала в интервью "Телеграфу" о более чем полугодии постоянной работы в шаге от смерти, планировании маршрутов, подготовке тел к перевозке и переговорах с россиянами.

Проклятия и молитвы

— Елена, вы занимались перевозкой погибших военнослужащих еще в 2014—2015 годах. Как вернулись к этой деятельности с началом полномасштабного вторжения?

— То, что было раньше, я даже не могу назвать перевозкой, это было сопровождение. Мы перевозили из морга в морг тела, которые уже были без одежды. Иногда даже в гробу. Только с началом полномасштабного вторжения тела пришлось раздевать, снимать боеприпасы. Это очень сложно. Перевозить из морга в морг – это неприятная, но самая легкая в этой работе часть. В 2014 году мы эвакуировали тела в мирные города. Когда привозили тела погибших, это было тяжело морально, потому что родители очень эмоционально встречали — кричали, обвиняли, что мы живые приехали, а их родные погибли.

Я понимала, что надо будет снова переживать проклятия, что ребенка не уберегли, — типичная реакция… Но на этот раз все было иначе, мы еще не доезжали до Львова, звонили по телефону родители, писали сообщения, благодарили, подбадривали, что придавало сил. Когда много времени проходило, родители писали, что семьей молятся, чтобы нас Бог оберегал. И для меня это было странно, поскольку я привыкла, что люди обвиняют, хотя ты не виноват…

С начала полномасштабной войны я ничего не планировала. Нашу бригаду обстреляли в Херсонской области, тогда было много погибших. Со мной сконтактировали военные и спросили, есть ли мои люди на месте. Наши местные активисты по ВОО "Объединение добровольцев" помогли узнать фамилии и местонахождение погибших. Активисты договорились о вывозе тел, но нужно было приехать лично. Я сообщила командиру бригады, с которым дружу уже много лет, он согласился. Мы нашли рефрижератор, часть выписала мне доверенность на получение тел. Ездила я вместе с профессиональным военнослужащим Ярославом.

– Не страшно было ехать впервые?

— Впервые — не страшно, я не понимала масштабов этой войны. А во второй раз — уговорить себя было сложно, понимая, что ты едешь в ад, который обстреливают, где на каждом шагу опасность… Мозг всегда говорит: "Сиди дома, это опасно, зачем тебе туда ехать?" Но я ехала. Человеческий организм – идеальный, совершенный, и в критических ситуациях не понятно, откуда берется невероятная сила…

Тогда мы взяли с собой только два бутерброда, дорога до Херсонщины заняла у нас двое суток, пока собрали тела. То есть трое суток фактически мы были без питания, и если я от стресса не хотела есть, то военнослужащий был агрессивен, я поняла, что мужчины без еды не могут просто существовать. Нам приходилось ночевать в -16 на улице или в автомобиле, в котором перевозили тела. Это было сложно… Потом мы уже привыкли, в последующие разы брали продукты, теплый чай. Были готовы к этому…

- Как вы планировали свои выезды, строили маршрут, узнавали, куда нужно ехать?

— Командование 80-й отдельной десантно-штурмовой бригады очень правильно строило работу. Бригада легендарно освобождала не одну область благодаря правильному планированию. Большое уважение командиру Игорю Скибьюку, он переживал обо всем во время тяжелой войны, на самых тяжелых направлениях, планировал все до мелочей. Военная дисциплина играла огромную роль. Мы вместе планировали выезды. Дорога очень часто менялась, поэтому ориентировались по ситуации. Например, направлялись в один город, но не доезжали, потому что он уже был не под контролем украинских войск.

Часто мы заезжали в город, а там шли сильнейшие бои. Сейчас дорога относительно стабильная, мы знаем, что в этом месте идут бои, эта дорога спокойная или простреливается. К тому моменту картина менялась буквально ежеминутно. Машина была часто переполнена, не всегда хватало места. Надо было правильно раскладывать тела, чтобы они помещались, это было сложно морально.

Херсонская область, откуда мы забирали тела, плотно обстреливалась. Так же и Николаев, в марте по нему стреляли без остановки. И это не просто забрать тела, их нужно было довезти до морга. Тела казались еще живыми, свежими, еще кровь текла. А ты будто какой-то ворон… Из карманов каждого погибшего мы вынимали личные вещи, военные билеты, письма от родных, картинки от детишек, телефоны, которые непрерывно звонят, с надписями на экранах "Любимая", "Доця"… Складывали все в пакеты и подписывали.

Личные вещи мы тщательно отбирали, потому что хотели родным привезти каждую капельку на память. Мы понимали, насколько это важно для них. Во время обстрелов оформляли документы (это важная составляющая, поскольку при неправильном оформлении семьи не смогут получить статус)… Здание морга просто трясет, были даже прилеты… Кажется, что осколки — это что-то мелкое, но тела изуродованы, как сито. Один патрон 5,45 разрывает тело настолько сильно, что даже не верится, что такая маленькая пуля может нести такие разрушительные последствия.

Договоренности с россиянами

– Вам приходилось действовать и на оккупированных территориях, и в серой зоне. Скажите, как удавалось договариваться с россиянами?

— Разговаривать с россиянами — это, наверное, было труднее всего. Морально очень сложно. Все детали я вам не могу рассказать, поскольку война продолжается и до сих пор местные люди помогают на оккупированных территориях нашим раненым в том числе. Однако хочу сказать, что местные подходили к руководителю оккупированной территории, говорили, что я хочу унести тела наших военных. Этот оккупант был готов отдать тело только одному человеку, говорил забирать знакомого.

Поскольку я понимаю русский язык, но совершенно не владею им, оккупант меня не понимал, было трудно коммуницировать. К разговорам подключались сотрудники СБУ. Все-таки мы его убедили, и оккупант позволил местным собрать тела и вывезти мне навстречу. Но одним из условий было, чтобы я лично туда прибыла. Я понимала, что это дорога в один конец, рисковать не стала…

Командование поставило правильно работу в нашей бригаде, и, если мы не могли унести тела наших военнослужащих, мы знали, где они находятся по всей Херсонской области, по Ворзелю. У нас был ответственный человек, который этим занимался. У меня также была тетрадь с этой информацией. Нам сообщали, где находятся тела наших ребят, которые не смогли забрать. И когда освобождали территории, мы знали, где и кто похоронен, где лежат погибшие.

Сейчас еще есть тела на Херсонщине, местонахождение которых было известно до затопления… И я очень ждала, что когда мы освободим Херсонскую область, то заберем ребят домой и похороним… Теперь, когда всплыли старые кладбища, нет уверенности, что найдем тела военнослужащих. У меня очень жжет сердце, потому что не знаю, смыло ли те тела, в каком они состоянии… Да, мы ничего не можем сделать со смертью, но по крайней мере могли передать тела родным. Ведь для них очень важно похоронить своих близких и проводить в последний путь…

– Как вы все это выдерживали?

— Сейчас, повернувшись назад, я часто задаю себе вопрос: "Как это все можно прожить?" Но понимаю, что сейчас ребята на фронте и дальше проживают каждый день такого ада. Так устроен человеческий организм, что именно в этот момент об этом совершенно не думаешь, нет страха, отчаяния, ничего. Ибо человек находится на каком-то уровне адреналина. Когда ты на фронте, этому не придаешь значения. Но возвращаться невероятно сложно, потому что организм понимает все, что произошло. Когда в гражданской жизни пугает взрыв ракеты, на фронте люди живут под обстрелами артиллерии, в тяжелых боях, и организм держится…

К войне никогда не привыкнешь, но мы часто ездили на линию фронта с 2014 года и какое-то представление было. Было очень сложно, тяжело работать с телами погибших, особенно я никогда не привозила погибших женщин, здесь пришлось привозить молодых девушек. Мы видели погибших детей в моргах. И это было очень тяжело.

Вначале не хватало пакетов, носилок. Нас было только двое, было сложно и физически. Зимой тела еще держали форму, из них текла кровь, но не так сильно. В жару они быстро разлагались, из них вытекало очень много влаги. При переносе, когда погибшего нужно раздеть, ты весь в крови. Постоянно находишься в таком запахе, и он очень деморализует… Каждый раз теряешь веру, очень тяжело себя чем-то мотивировать.

К примеру, каждый человек, надевая бронежилет, верит, что он его защитит. Но когда с тринадцатого погибшего снимаешь бронежилет и понимаешь, что не помог, то степень защиты с мозга снимается.

Я постоянно молюсь и верю в Бога очень сильно, но когда каждое тело погибшего имеет при себе образок, то ты спрашиваешь Бога, где он. Они тоже на него надеялись… То есть постоянно навеивает страх, сбоку идут обстрелы, а ты ничего, кроме смерти не видишь. Очень тяжело самому себя брать в руки, когда у тебя только одна смерть, очень трудно верить в жизнь и ее продолжение…

Деморализует и количество погибших… Мы приезжаем, например, все смеются, и когда я прохожу — такая тишина, потому что все понимают, что есть погибшие, раз я приехала. И это тоже было тяжело. Все шутят, смеются, а я чувствовала себя будто смертью с косой. Пришла, будто это моя вина. Все сразу замолкали. По дороге также на каждом блокпосту военные прикладывали руку к сердцу, молились, крестились, прощались… Но мы понимали, что везем домой не просто тела, а всю Вселенную. Столь важно проститься, столь важно для родных, чтобы могила, на которую они смогут приходить. Это не передать словами.

В нашей области первые полтора-два месяца, кроме меня, никто больше не привозил тела, только в других. Морг выглядит не так, как мы представляли его раньше, это масса тел, это конечности, которые ты не знаешь, кому они принадлежат, это ад на земле. Ад, в который твой мозг просто отказывается верить… Мы не прекращали работу никогда… Работники моргов ночевали на работе, даже не могли пойти домой помыться.

Однажды тело нужно было наклонить на себя, у погибшего были пробиты легкие, и изо рта кровь брызнула на меня. Не было чувства отвращения, но морально… Кровь холодная, неприятная и из мертвого тела. Делали все быстро, потому что ситуация была нестабильной.

Тогда казалось, что жизни не существует, но когда возвращаешься в мирные города, видишь, как гуляют дети, люди, понимаешь, что жизнь продолжается.

Неподвластные смерти

— Скажите, что оккупанты делали с телами своих военных?

— Мы видели вначале, что россияне не забирали своих погибших. И не делали этого до тех пор, пока наши СМИ не начали говорить, что количество их погибших очень велико. После этого погибших россиян забирали или ликвидировали. К примеру, в Чернигове они сжигали тела своих. В Вознесенске тел было так много, что их начали собирать местные, это была страшная антисанитария. После ВСУ собрали погибших к*цапов в вагон, и люди, которые коммуницировали, просили забрать их…

Я уже тогда была уверена, что мы победим, потому что я видела цифру наших погибших, и я видела, как много погибших россиян… У них были потери просто безумные.

— Число погибших — военная тайна. Скажите, можно ли назвать хотя бы приблизительную цифру людей, которых вы забрали?

– Их было много, но цифры, к сожалению, я назвать не могу… Даже один погибший человек из нашего войска – это очень много. Каждая жизнь бесценна. Каждый, кто на фронте, спасает целое государство…

Жизнь – это невероятно большой дар, который мы должны ценить. Когда мы перевозили тела погибших, очень тяжело было видеть тела молодых парней, юных девушек, которые еще не имели семьи, не имели детей и больше никогда не будут иметь этого. Впереди целая жизнь, которую им не удастся прожить.. Банальная жизнь, которая нам, гражданским, порой кажется скучной, а кто-то ее не получит… Тела молодых людей даже не разлагаются, они такие, будто неподвластные смерти, даже сама смерть, наверное, не хочет их брать к себе…

— Встречались ли вам заминированные тела украинских военных, жертвы пыток, пыток?

— Из нашей бригады не было. Но мы много времени проводили в моргах и видели изнасилованные, разорванные тела детей… Я даже не понимаю, как человек может такое сделать с другим человеком, с ребенком… Я во Львов однажды привезла тело с гранатой, но это случайность. Был очень тяжелый бой, много погибших. Тело было настолько изуродовано, разорвано, из ног торчали куски мяса, мы даже не срезали штаны, потому что оно бы потеряло форму. Пытались поверхностно осмотреть, так и произошел это случай, но то была граната погибшего, тело не было заминировано.

— Сколько времени длилась ваша миссия?

— Семь-восемь месяцев… Затем выровнялась линия фронта, массово начали работать миссии "На щите", подключились военкоматы и другие структуры. Необходимость в нас уже отсутствовала, поэтому я вернулась домой, а военнослужащий Ярослав уехал в зону активных боевых действий. И на том наша миссия кончилась… Радуюсь, что в определенный момент я была полезна своей стране, смогла помочь столь сложной миссией.

— В чем сейчас ваша работа?

— Я и дальше занимаюсь военнослужащими, предоставляю бесплатно юридические консультации как адвокат, передаю гуманитарную помощь и очень много работаю над всеми возможными способами реабилитации военных. Представьте, как сложно людям, проведшим на фронте полтора года. Работаю над программами, которые хочу внедрять, чтобы возвращать людей в гражданскую жизнь. Каждая война показывает, что общество невероятно благодарно, но как только будет победа, военнослужащие будут оттуда возвращаться и им будет очень сложно. Там они проходят ад, становятся другими, им тяжело. Общество их уже не будет так понимать…

Поэтому наша организация "Объединение добровольцев" будет внедрять в малых громадах работу психологов, будет общаться с людьми. С 2014 года мы уже проделали определенную такую работу, когда военные возвращались с войны. Они не находили себя. И лучше всего чувствуют себя в окружении таких же. Потому и возникла наша огромная ветеранская организация, практически всеукраинская. Мы объединяли людей. Я сама прошла путь возвращения в гражданскую жизнь, знаю как это. У тебя труднейшая борьба — борьба с собой, своими страхами. Перед тобой соперник с равными силами — ты сам. И ты должен победить себя.

Думаю, сейчас нужно очень много работать над этим, потому что когда закончится война, когда будет победа, мы не успеем. Очень много людей вернется с войны, и общество и государство не справятся с этим… Государство сейчас делает много шагов, ветеранские организации, религиозные учреждения тоже много работают в этом направлении. Трудно будет тем, кто вернулся, трудно будет тем, кто потерял близких, и они с этой болью будут жить постоянно.

Я всегда говорила, что когда война закончится, буду навещать всех, кого мы привезли. Буду приходить на могилы. До сих пор не могу даже прийти во Львове на Лычаковское кладбище, просто не могу, мне не хватает духа. Мне страшно, потому что туда приходят люди, которые помнят их живыми, а я помню их мертвыми… Мне страшно снова прийти и вспомнить все… Я помню каждого героя, все обстоятельства, такие события запечатлеваются очень сильно в памяти. Сейчас не нахожу в себе силы, хотя уверена, придет время, я себя переломлю и проведаю наших погибших героев и здесь, и в других областях.