Кастрация — это часть геноцида россии против украинского народа, — интервью с правозащитницей

Автор: Юлия Забелина
Дата публикации: 01 ноября 2022, 07:01

Автор

Психолог Юлия Спорыш отмечает: важно, чтобы люди знали, куда они могут обратиться за помощью

Война россии против Украины сопровождается актами сексуального насилия со стороны оккупантов. Причем жертвами таких преступлений становятся не только женщины, но мужчины. Осенью весь мир шокировали зверства в Буче, Ирпене и других городах, однако уже известно, что россияне продолжают издевательства над мирным населением в других захваченных регионах. В частности, "Телеграф" рассказывал, как российские военные насиловали несовершеннолетних украинских девушек в Харьковской области.

В интервью "Телеграфу" психолог и правозащитница Юлия Спорыш, глава общественной организации "Дівчата", рассказала, почему сексуальным насилием можно считать не только изнасилование, об особенностях работы с пострадавшими и опыте Боснии, где, только по приблизительным подсчетам, около 20 тысяч изнасилованных женщин.

"Жертвы насилия сами уничтожают доказательную базу — для пострадавшего человека это способ выжить и не сойти с ума"

- Вы как правозащитники приезжаете в другие государства с призывом признавать сексуальное насилие частью геноцида россии против Украины. Как это воспринимают за границей?

- Те, кто в контексте, понимают, что сексуальное насилие действительно направлено на уничтожение украинской нации и идентичности. Но не все хорошо информированы. Недавно мы были на парламентских слушаниях в Чехии, и даже там нам говорят, что информации еще недостаточно. Надо приезжать и рассказывать, потому что российская пропаганда, в частности, в Чехии, работает очень хорошо. Часть людей все равно винит Украину в том, что у них выросла цена за газ и электричество. Когда мы и другие люди рассказываем истории об изнасиловании и кастрации, о пытках, похищении детей, это дает больший эффект по поддержке. Из того, что мы услышали: они работают над тем, чтобы финансирование помощи Украине в 2023 году продолжалось и даже увеличивался объем. Их полиция также расследует случаи военных преступлений против украинцев.

- Вы также были в Боснии. Кажется, их опыт подобен нашему, учитывая кровавую войну в Боснии и количество пострадавших от насилия. Вы писали, что это около 20 тысяч женщин. Как их опыт может сейчас помогать нам?

- 20 тысяч – это цифра, согласованная всеми сторонами. На самом деле речь идет о больших цифрах. Мы из разных источников слышали даже о 60 тысячах. Но поскольку никто не обращался за документированием и не было механизмов фиксации, сошлись на 20 тысячах.

Главное, что нужно понять, это очень надолго. С этим придется работать годами. Пострадавшие женщины или мужчины достаточно долго будут жить с этой травмой и не обращаться за помощью. Именно поэтому многие преступления нельзя будет доказать. Доказательства утрачиваются, и для Украины это актуально, ведь если изнасилование или кастрация происходили на оккупированной территории, то в момент, когда туда заходят украинские войска, а с ними полиция и прокуратура, часто нет возможности зафиксировать это преступление. Сами жертвы стараются как можно скорее избавиться от памяти об этом. Для криминалистов это плохо, потому что люди уничтожают доказательную базу и одежду. А для пострадавшего человека это способ выжить и не сойти с ума.

Еще — очень плохой доступ к медицине. Так же было и в Боснии. Хотя, как говорят боснийцы, мы немного более развиты в части фиксации преступлений, есть работа с пострадавшими, есть наработки после войн в Боснии, Сирии, мы всем этим можем пользоваться.

Юлия Спорыш: "Сексуальное насилие на самом деле направлено на уничтожение украинской нации и идентичности"

Фактически, все происходившее 30 лет назад в Боснии сейчас происходит у нас.

Мы были в музее геноцида в Сараево, и все экспонаты, которые там есть, мы видим сейчас в Украине. У нас есть партнерская организация UrFem, если нам нужно помочь с фиксацией доказательств или сопроводить в суде. Но важно осознать, что количество обращений в правоохранительные органы будет минимальным из-за того, что это стыдно, что у нас большая стигма пострадавших, что до сих пор и общество, и правоохранительные органы обвиняют жертву. В том, что вовремя не эвакуировалось, в коллаборационизме, в проституции за деньги… Поэтому мы будем учить тех, кто заходит на деоккупированные территории, нормально разговаривать с пострадавшими.

И не менять квалификацию производства, потому что есть случаи, что сначала оно открывается за изнасилование, а затем реквалифицируется в коллаборационизм.

Будем учить команду прокуроров, которая с этим работает, полицию. Будем учить, что если пострадавшие не хотят свидетельствовать, то давить не нужно.

"Когда люди проходят фильтрационные лагеря, их заставляют полностью обнажаться. Это тоже форма насилия"

- Какие ошибки должны не допустить наши власти, правоохранительные органы? Ведь, например, в Верховной Раде уже создана соответствующая комиссия и раздаются призывы даже об административной ответственности для тех, кто не хочет свидетельствовать о фактах насилия…

- Это будет иметь обратный эффект, люди станут бояться обращаться за помощью, потому что это будет восприниматься как наказание. Я крайне отрицательно воспринимаю такую инициативу. Любой человек имеет право всегда сказать "нет". Плюс в Украине есть определенные проблемы с конфиденциальностью, когда публиковались персональные данные жертв, а затем соседи и родственники унижали пострадавшего.

У Боснии был опыт, связанный с финансовыми компенсациями для пострадавших. У них это пришлось на времена, когда не было интернета, и деньги передавались в конвертах. Если человек получал определенный конверт, например, голубого цвета, все знали, что в этой семье кто-то пострадал от сексуального насилия. Начинались кривотолки в окружении. Нам нужно этого избежать.

Пострадавшие настолько травмированы, что они не хотят ни одного упоминания об этом. Хайп в медиа с подробностями изнасилований, пыток — ненормален, потому что люди, которые через это прошли, повторно травмируются. И мы много работаем не только с пострадавшими во время войны, но и с теми, кто пострадал раньше. И на фоне всех этих новостей они повторно ретравмируются.

- В Боснии не все кейсы удалось исследовать, много ли обидчиков понесли наказание?

- Очень мало кейсов дошло до судов – и международных, и локальных. Когда они начинали выплачивать компенсации, в анкете, которые заполняли пострадавшие, должны были поставить галочку, соглашаются ли они передать эти кейсы в другие правоохранительные органы. И женщины были настолько напуганы, думая, что если они не поставят галочку, то им не дадут компенсацию, что это делали. Поэтому многие персональные данные затем были распространены фактически без согласия пострадавших. А потом эти женщины отказывались идти дальше по процедуре, таким образом дела не доходили до судов.

- Как правильно освещать эту тему, почему не нужно "крови", то есть таких подробностей? Из-за этого даже у нас был определенный публичный скандал, связанный с бывшим омбудсменом.

- Любая пострадавшая или пострадавший хотят конфиденциальности. Даже если люди готовы говорить публично, нельзя делать так, чтобы можно было идентифицировать, откуда человек и где это с ним произошло. Поменяйте имя, заблюрьте лицо. А еще, часто когда мы говорим о сексуальном насилии, у нас из виду выпадают мужчины. В отношении них также совершается множество преступлений сексуального характера. Но чаще всего оно осуществляется предметами, а не другими мужчинами. И когда мы описываем кейс с мужчиной, не нужно подробностей: сколько времени, сколько раз.

А еще я бы посоветовала сосредоточиться не только на изнасилованиях, но и на том, что, когда люди проходят фильтрационные лагеря, их заставляют полностью обнажаться. Это тоже форма насилия. Кастрации, которые происходят с нашими военнопленными, с теми, кто находится в оккупации, — это тоже случаи сексуального насилия.